Народные представления о государственной власти в России XVII века.
Отечественные историки уже давно обратили внимание на ту особую роль, которую играла фигура царя в русской общественной мысли XVII в. Было много попыток объяснить, почему русские люди относились к персоне монарха с таким пиететом. Одной из самых популярных теорий стала концепция так называемого наивного монархизма. Суть ее состоит в том, что русскому народу, прежде всего крестьянам, были присущи представления "о надклассовой сущности царской власти"55 . Следствием этого являлось отсутствие "сколько-нибудь четкой программы социального переустройства, какого-либо ясно выраженного позитивного идеала"56 . Отмечалось также, что "поддерживались эти иллюзии и официальной идеологией, выдвигавшей и обосновывавшей тезис о надклассовой сущг ности самодержавия"57 . Все это совершенно бесспорно и подтверждается множеством разнообразных источников. Однако остается вопрос: почему огромные массы народа придерживались "царистских иллюзий", несмотря на то, что на деле надежды на царскую власть оправдывались, мягко говоря, далеко не всегда? Что лежало в основе многолетней народной веры в царя? Неужели только наивность? С другой стороны, уже несколько десятилетий продолжается изучение официальной идеологии государственной власти XVII в., 54 РГАДА. Ф. 159. Оп. 3. № 4205. Л. 93. 55 Шульгин B.C. Общественная мысль. // Очерки русской культуры XVII В. М„ 1979. Ч. 2. С. 38. 56 Там же. С. 37-38 . 57 Там же. С. 38. начатое русскими историками еще в конце XIX в.58 Важным этапом этого изучения стала выдвинутая Б.А. Успенским концепция о сакрализации царя в "русском сознании" (термин самого Б А . Успенского). Однако, хотя сам Б.А. Успенский и его последователи — сторонники так называемой семиотической школы — пользуются весьма широкими и расплывчатыми определениями вроде "русского сознания", "идеологии эпохи" и "русского религиозно-политического мышления" при анализе источников, на которые они ссылаются, становится ясно, что эти источники в подавляющей своей массе непосредственно связаны с официальной государственной идеологией. Поэтому вопрос о том, каким образом в представлениях простых людей отражалась эта официальная идеология, утверждавшая в той или иной форме в течение XVII в. божественность высшей власти в государстве, остается пока открытым. Ответить на него, думается, в какой-то мере могут помочь материалы следственных дел о "непригожих речах". При чтении документов, связанных с государевыми делами, бросается в глаза частое параллельное упоминание русскими людьми XVII в. понятий "Бог" и "государь" ("великий государь"). Порой они настолько сближаются, что превращаются практически в синонимы, а иногда даже в устойчивую формулу "Бог и великий государь", "Бог да государь" и т.п. Так, в апреле 1677 г. некий Ивашка Алексеев сын Лишкин в ответ на "непристойное слово" стрельца Аверчки Рычагова (г. Михайлов) потребовал, "чтоб он (Аверчка. — П.Л.) боялся Бога и великого государя"59 . Аналогичный случай произошел в апреле 1685 г. в Старорусском уезде. В ходе ссоры между двумя крестьянами Снежского погоста Трофимкой Анисимовым и Яшкой Хиловым из-за каких-то денежных дел Яшка «учал... ево, Трофимка, бранить и говорить: "Я де тебе ноги переломаю". И он де, Трофимко, сказал ему, Яшке: "Я де тебя не боюсь, а боюся де Бога и великих государей и потом властей своих, и они де мне ног не ломали"»60 . Нетрудно заметить, что оба эти высказывания почти уравнивают высшую потустороннюю силу — Бога со смертным царем. Это не должно выглядеть преувеличением, поскольку во втором случае прямо говорится: "... боюся де Бога и великих государей и потом властей своих..." (курсив мой. — П.Л.), т.е. Бог с государем стоят как бы на одной ступени в иерархической системе ценностей Трофимки Анисимова. ,, . , = , • 58 См.: Барсов Е.В. Древнерусские памятники священного венчания царей на царство. М., 1883; Валъденберг В.Е. Древнерусские учения о пределах царской власти. Пг., 1916; Савва В.И. Московские цари и византийские василевсы. Харьков, 1901, и др. .. » 59 РГАДА. Ф. 210. Московский стол. № 529. Столпик 3. Л. 238. '•" ' 6 0 Там же. Ф. 159. Оп. 3. № 2232. Л. 238; № 2438. Л. 1. • , ' Однако боязнь высших сил — это только одна из возможных форм отношения к ним. Вторая и не менее важная — надежда на их помощь и содействие. И здесь тоже Бог и государь часто объединяются. Примером этому может служить извет сидельца Волховской тюрьмы холопа окольничего Степана Гавриловича Пушкина Якушки Григорьева на другого тюремного сидельца Микитку Сорокина: "В прошлом де во 163-м году (1654. — П.Л.) декабря в 6 день болховские тюрьмы сидельцы Талетцкого острогу полковый казак Ивашка Коморичев да Микитка Сорокин ходили для милостыни в мир и, пришед из миру в тюрьму, меж себя побранились, и Никитка де тому Ивашку говорил: "На кого де ты, мужик, блядин сын, надеешися?" И Ивашко де против тово отмолвил: "Надеюся де я на бога да на государя, холоп де я ево, государев"»61 . Любопытно также, что "Бог да государь" могли восприниматься даже как своего рода коллективный опекун. В августе 1623 г. казаки станицы Купреяна Иванова (дело велось в Калуге) показали: «Были де они на нижнем кабаке и при них побранилися меж себя пьяны их же станицы казаки Васька Вешняков, Митрошка Микифоров. И Васька де Митрошке говорил: "живешь де ты подле дяди". И Митрошка де молыл: "у меня де Бог да государь дядя"»62 . Характерно, что Митрошка Микифоров, по-видимому, был сиротой, поэтому и считал своим ближайшим "родственником" и защитником "Бога да государя". Люди иногда пытались найти и конкретное применение своей вере в "Бога да государя". В июле 1648 г. ливенец сын боярский Степанко Мезинцев извещал на ливенца же сына боярского Панкрашку Мезинцова: "В нынешнем во 156 г. перед Дмитреевым днем, а в котором числе, того не упомнит, были де мы в гостях у ливенца, с[ына] б[оярского], у Аристка Потапова, и тот де Панкрашка Мезинцев почел задирать со мною и браниться за то, что брат его родной Пантелей, как сжег у меня одонья ржи, и я де ему почел говорить: "поди де от меня, Панкратка, прочь, расправлюсь де я с тобою Богом да государем, и г. (?) воеводы и губными старосты"63 . На первый взгляд, может показаться, что "государь" просто упоминается в одном ряду с воеводами и губными старостами, но при более внимательном чтении, становится очевидным, что в словах С. Мезинцева единство "Бога да государя" в полной мере сохраняется, а все остальные персонажи остаются на втором плане. Но самое поразительное заключается в том, что подчас это единство встречается и в самих "непригожих речах". Например, по 61 Там же. Ф. 210. Белгородский стол. № 346. Л. 122-123. 62 Новомбергский Н. Указ. соч. № 170. С. 312. словам попа Покровской церкви села Козьминки Сокольского уезда Андрея и капрала Ивана Ходакова, сокольский драгун Богдашко Ведищев 20 мая 1651 г. утверждал во время "размолки", что он "страшен Богу да государю"64 . Правда, сам Ведищев это отрицал, настаивая на том, что на самом деле его фраза была совершенно безобидной и, напротив, подчеркивала его преданность верховной власти: "Страшен де я Бога да государя, а вас не боюся"65 . Для нас, однако, существенно, что как в первом, так и во втором случае в полной мере просматривается единство "Бога да государя". Есть и случай, когда обвиняемый в произнесении подобного же "непригожего слова" признался, что действительно молвил его "в сердцах". В июле 1642 г. козловец Степан Казначеев сообщил: «Был де он в городе в ряду и почел де он, Степан, говорить козловцу сыну боярскому Остафью Гольцову, что отдай мою саблю. И он де, Остафий, почел ему говорить: "Не грози де мне, грози де Богу да государю"»66 . О сущности и мотивах такого рода странных высказываний будет идти речь ниже, здесь же важно опять-таки констатировать объединение понятий "Бог" и "государь", пусть и в весьма специфическом контексте "непригожего слова". Может быть, речь идет "просто" об устойчивом словосочетании, формуле, реально не влиявшей на сознание русских людей XVII в.? Поэтому важно отметить и другой контекст, в котором это словосочетание ("Бог да государь") употреблялось. В 1676 г. приезжий человек, крепостной крестьянин Ф.Г. Плещеева "иконник" (т.е. иконописец) Тимошка Ананьин, живший в деревне Мордовке Суздальского уезда, обвинялся в Ржеве Володимеровой ржевским стрельцом Микифоркой Степановым сыном Новоторжцем в произнесении "непристойных речей" и в расспросе сказал: «В нынешнем де во 184-м году генворя в 15 день на кружечном де дворе стрельцу Тараски Варашилову против ево, Микифоркова, извету про величества великого государя никаких слов не говаривал, а говорил де я: "На иконне де пишу лик царя небесного оброз", и стал де меня спрашивать стрелец Тараска Ворашилов: "Чей де крестьянин?" И я де сказал: "Божей и великого государя, потом государя своего Федора Григорьевича Плещеева крестьянин"»67 . Здесь по существу речь идет о самом важном для каждог
